— Песня.

— Какая еще песня? Мне, должен тебе признаться, не до песен. Ослаб я что-то вдруг… Устал, наверное. Все тружусь, тружусь… А вам лишь бы песни-пляски танцевать!..

— Папа, ты опять? — воткнула в бока руки Сашенька. — Тебе одного обморока мало? Ну, чего ты и себя заводишь, и нас расстраиваешь? Взрослый, казалось бы, человек, а ведешь себя, как… трехмесячный поросенок, право слово!

— А чего он?.. — по-детски надул губы сыщик. — Мне, понимаешь ли, плохо, а он песни какие-то вспомнил!

— Во-первых, папочка, это Мирон тебя сейчас на себе тащил. А то валялся бы на дороге, как старый пьяница.

— Я не старый! — дернулся Брок.

— А я и не сказала, что ты, я сказала — «как». И не перебивай!.. Так вот, во-вторых, про песню это как раз ты разошелся. Война, воронье, глаза выклеванные… Ой!.. — зажала девушкой рот ладошкой, испугавшись, что отцу вновь станет плохо. Но тот наоборот, похоже, начал соображать.

— Ах, да!.. — вспомнил он. — Вот именно! Именно потому я и завелся, как ты выразилась, что вы стали высмеивать песню о войне.

— Олег Константинович!!! — взревел вдруг Мирон, потрясая кулаками в зимнее ясное небо. — Да какая война-то?!.. Песня же про любовь!

— К мясорубке? — прищурился Брок, иронично склонив голову. Последствия недавней слабости, похоже, покинули его окончательно.

— Да почему к мясорубке-то?.. Нет там ни слова о мясорубке. Я о струбцине говорил.

— Ах, да! Ну ка-а-ак же!.. Коне-е-ечно!.. — ехидно осклабился сыщик. — Как я мог так ошибиться — перепутал струбцину с мясорубкой?.. Ведь струбцина — известный, так сказать, символ любви!

— Папа, не ерничай, — одернула отца Сашенька. — Ты же знаешь, что в нашей игре слова имеют обратный смысл.

— Ах, да, — опомнился Брок. Правда, непонятно было, чем именно являлось выражение раскаяния на его лице — рисовкой или же искренним его проявлением. — И что же, в таком случае, должно заменять в этой… гм… песне струбцину?

— Клин, — буркнул Мирон.

— Это который бывший Калинин? — удивился сыщик.

— В каком смысле? — поднял брови юноша. — Калинов мост, что ли? Над речкой Смородиной?

— Теперь я не понял, — признался Брок. — Ах, да, ты же всесоюзного старосту не знаешь!.. Клин — он у вас так Клином и был всегда, видимо.

— Это вы о городе? — догадался наконец Мирон. — Нет-нет, я настоящий клин имею в виду.

— А-а-ааа! — хлопнул ладонями по коленям сыщик. — Теперь все встало на свои места. Ты говоришь о том клине, что вбивают в щель, чтобы ее расширить?

— Ну, конечно же! — обрадовался Мирон. — Теперь-то вы догадались, что это за песня?

— О любви? — переспросил Брок.

— Ну да.

— Клин?

— Клин.

— Похабная, что ли, песенка?

— Это еще почему? — У Мирона глаза буквально полезли на лоб.

— Ну, клин какой-то куда-то… того… так сказать… — покраснел вдруг сыщик.

— Папа! — прикрикнула на отца Сашенька. — Прекрати сейчас же нести похабщину! Как тебе не стыдно? Тут же девушка все-таки находится.

— Да ты что? Ты что?! — испуганно подскочил Брок. — Это не я, это вот он же!..

— Ничего не он, — фыркнула Саша. И ласково посмотрела на пунцового юношу. — Мирон, повтори, пожалуйста, слова. Я, кажется, начала догадываться…

— Подо мной раздвинулась струбциной черная тьма, — пробурчал Мирон почти не раскрывая рта.

— Ну, я же говорил!.. — всплеснул руками сыщик, но Сашенька ощутимо двинула отца в бок локтем:

— Прекрати! И слушай… — Девушка глубоко вдохнула и очень задушевно вывела: — На тебе-е-е соше-о-олся клином бе-е-елый све-е-ет!..

— Ах, вот оно что!.. — заморгал сыщик и стыдливо покраснел. — Действительно, как-то я того… Вы уж, это… Так сказать… Вы простите меня уж… Как-то я что-то… Заболел, может? Или поел что-нибудь несвежее? Или немытое?.. Помнишь, доченька, был у нас случай, когда толстяк один с немытыми фруктами планету якобы проглотил?

— Помню, — сказала Сашенька, — Изя Самуилович Русский его звали… — И прищурилась: — Ты, папочка, зубы-то не заговаривай!

Но тут неожиданно вмешался Мирон:

— Погоди, Саша, я, кажется, понял!..

— Что? — дуэтом воскликнули отец с дочерью.

— Помните, когда я в вашем мире очутился, тоже никак не мог очевидного увидеть, словно у меня мозги переклинило? И нервничал тоже, истерики закатывал… А теперь — вы вот. То ссоритесь, то в обморок падаете, то говорите не пойми что…

— Но-но-но! — мотнул головой сыщик. Грозно так, будто собираясь бодаться.

— Вот!.. — чуть отодвинулся Мирон. — Агрессивность у вас тоже повышенная стала.

— И что это, по-твоему, значит? — недобро сузила глаза Сашенька. — Что хватит, мол? Гусь свинье не товарищ?

— А кто из нас свинья? — нахмурился Брок.

— Что ты имеешь в виду? — оставив без внимания вопрос сыщика, посмотрел парень на девушку.

— Ну, вроде как надоели мы тебе, такие нервные. Пора, мол, и честь знать, домой собираться.

— Да ты что-о-о? — поднял Мирон руки, словно защищаясь от удара. — Как ты могла так подумать?..

— А как я должна была подумать? — любимым жестом воткнула в бока кулаки Саша.

— А кто из нас свинья? — повторил свой вопрос сыщик, но и на сей раз он не смог удовлетворить любопытства, поскольку юноша с девушкой на него даже не взглянули.

— Да я имел в виду другое совсем! — воскликнул Мирон. — Просто мне кажется, иная реальность отрицательно влияет на психику незваного гостя. На мою — в вашем мире, на вашу — здесь. И не только на психику, но и на мозговую деятельность в целом. А возможно, и на весь организм. Может быть, конкретный мир воспринимает чужака как инородное тело и начинает с ним борьбу? Как лейкоциты в крови.

— В чьей крови? — побледнел сыщик.

— В свиной, папочка, в свиной, — отмахнулась от него Саша. — Не бери в голову. — И вновь повернулась к Мирону: — Продолжай, очень интересно…

— А кто из нас свинья? — переспросил все еще бледный Брок.

— Папа! — набросилась на него дочка. — Тебе неинтересно, так и не слушай! А мне не мешай. А то ведь, смотри, отвечу на твой вопрос.

— Ну и ладно… — обиженно пробубнил сыщик и отвернулся.

Мирон же продолжил свою теорию:

— Так вот. Получается, что находиться в чужом мире опасно. Может быть, даже смертельно. В конце концов, текущая реальность просто расправится с инородным телом.

— Или инородное тело с реальностью, — буркнул отвернувшийся сыщик, который, оказывается, внимательно слушал юношу. — Если проводить, так сказать, твою аналогию с организмом. Может, мы для этого мира — раковые клетки, образно выражаясь.

— Я не думаю, что всего лишь две клеточки способны погубить целый мир. Скорее, все-таки, он разделается с инфекцией.

— Ты слышишь, доченька? — повернулся Брок к Саше. — То мы свиньи для него, а теперь вот — инфекция. Как он, интересно, нас еще назовет?

— Ты и правда, Мирон, подбирал бы сравнения, — нахмурилась Сашенька. — И вообще, если принять твою теорию, то эта реальность нас может и не погубит вовсе, а просто выкинет из себя, отторгнет. И мы всего лишь окажемся дома.

— Да чушь это все! — не выдержал Брок и вновь повернулся к собеседникам. — Ты кто такой, вообще? Великий физиолог? Нобелевский лауреат по физике параллельных вселенных?

— Я — сыщик, — гордо вскинул голову Мирон.

— Так и не лезь тогда в чужой огород. Не пугай девушек. Вон, Сашенька уже бледная вся.

Девушка и впрямь побледнела. Брок даже догадывался, почему. Ведь если этот юный теоретик прав, то вместе с ним ей никогда не быть. Ни в этом мире, ни в том. С одной стороны, это сыщика, конечно, устраивало. Но с другой — ему было очень жалко дочь. Поэтому он решил ее чуть-чуть успокоить.

— Ты вообще, — продолжил Брок, буравя юношу взглядом, — ахинею несешь, если подумать. Тебя послушать, так миры эти — вообще живые. И лейкоциты у них, и то, се, понимаешь!.. С инородными телами они борются, видите ли! Так они у тебя скоро и вовсе хрюкать начнут. А миры не могут быть живыми. Не мо-гут! Не бывает такого. Антинаучно это потому что. На самом-то деле знаешь, почему с нами такое происходит?